Объясняю на примере Москвы, как понять, что результаты голосования по поправкам были накручены.
В большинстве российских регионов все было примерно так же, в некоторых — намного хуже; я согласен с оценкой Сергея Шпилькина, что нынешнее голосование было самым фальсифицированным в новейшей российской истории. Постараюсь рассказать максимально аргументировано. Будет много букв и графиков, приготовьтесь.
Сначала минимальный ликбез. Если вы раньше участвовали в выборах (или тем более, были наблюдателем), то можете пропустить.
Голосование на выборах происходит на избирательных участках. В городе каждый участок соответствует примерно 2000-2500 избирателям — в Москве их приходится примерно 30-35 на один городской район. Каждому участку соответствует список адресов. Чтобы проголосовать, вы приходите на свой участок; член комиссии находит ваше имя в списке избирателей и выдает вам под расписку бюллетень. Затем вы ставите в бюллетене галочку и опускаете его в урну, совершая акт волеизъявления. Затем, когда голосование заканчивается, урны вскрываются, бюллетени пересчитываются, количество бюллетеней за каждый вариант заносится в специальную форму и (уже в районном центре) из формы вводятся в информационную систему «ГАС выборы» (я, понятное дело, опускаю много подробностей).
Как происходят фальсификации? Подсчетом голосов заняты сотрудники избирательных комиссий — их примерно 12 человек на один участок. Теоретически, это должны быть представители общественности, но по факту подавляющее большинство из них назначается в административном порядке — это учителя, врачи, и другие сотрудники бюджетных организаций. Это люди, которых можно уволить или лишить премии, и это делает их уязвимыми к давлению сверху. Если есть приказ показать нужный результат, то его надо выполнять.
Как это делать? Наиболее распространенный способ — это взять несколько десятков или сот бюллетеней, самому поставить в нужных местах галочки, и положить их в урны. На бумаге получится, что на этом участке проголосовали больше человек, и была выше доля голосов за нужный вариант. Это и называется «вброс бюллетеней».
Этому могут противостоять наблюдатели и независимые члены избирательных комиссий, но нынешнее голосование было растянуто на несколько дней, и урны с бюллетенями часто оставались на ночь без присмотра, это облегчало задачу фальсификатором. Вдобавок были проблемы с назначением наблюдателей, и значительная часть голосования проводилась в удаленных от избирательного участка местах, что облегчало задачу вброса бюллетеней.
Тем не менее, практически всегда результаты вбросов можно обнаружить по косвенным данным. Допустим, есть три участка, на каждом из них было приписано 2000 избирателей, из которых 500 проголосовали за кандидата A, 500 проголосовали за кандидата B, и 1000 осталось дома.
Такой разброс по явке и голосам вызывает подозрения — особенно если на прошлых выборах избиратели голосовали примерно одинаково. Если мы наблюдаем такой разброс в большом городе с сотнями (или, в случае Москвы, с тысячами) участков, то вывод можно делать практически с математической строгостью. Более того, если осталось какое-то значимое число участков без фальсификаций, то можно оценить и настоящие (а не объявленные) результаты голосования.
Посмотрите на График 1. На нем показаны результаты июньского голосования в Москве. Каждая точка — это избирательный участок, по вертикальной оси у нас доля голосов «за», по горизонтальной — явка.
Мы видим, что на основной массе избирательных участков (их в Москве больше трех с половиной тысяч) было примерно 60% голосов за при явке 40% или чуть ниже. Но есть много участков — более трети от общего числа — на которых и явка, и доля голосов «за» существенно выше, причем чем выше одно, тем выше и другое.
Картинка напоминает комету с хвостом, где в голове кометы участки с честным подсчетом, в хвосте — участки со вбросами. На президентских выборах 2018 года, когда в Москве фальсификаций почти не было (а в масштабах страны они были меньше, чем сейчас), «хвоста» у кометы не было — смотрите График 2.
На обоих графиках есть немного участков со стопроцентной явкой, это относительно небольшие избирательные участки в больницах, следственных изоляторах и военных частях, там мы можем ожидать, что проголосуют все или почти все.
Вбросы действительно происходили во время досрочного голосования, когда это было легче сделать. В последний день голосования, 1 июля, с периодичностью в несколько часов проводился замер числа проголосовавших по состоянию на данный момент.
Таким образом, взяв за основу явку на 10:00 1 июля, мы получим довольно точную оценку числа избирателей, проголосовавших с 25 по 30 июня (а точнее — числа бюллетеней, опущенных в урны за это время). Вычитая это число из итоговой явки, можно получить число проголосовавших 1 июля (напомню, что в первый часы утра люди голосуют мало).
На графике 3 это число (то есть доля проголосовавших в последний день от общего числа избирателей) сопоставлена с долей проголосовавших «за». Видно две вещи.
На Графике 4 я сопоставил досрочную явку и долю голосов «за»; это почти точная копия первого графика.
Ок, пока все понятно: у нас появились участки с высокой досрочной явкой, и на них доля голосов «за» очень высокая. Но почему мы можем утверждать, что это происходит благодаря массовым вбросам? Я побуду адвокатом дьявола и попробую рассмотреть альтернативные объяснения.
Во-первых, на этом голосовании было много — очень много — голосовавших не по месту жительства. Всего в Москве более 500 тысяч избирателей было приписано «по месту нахождения». В основном это был мобилизованный властями электорат — например, работники государственных предприятий. Это, очевидно, незаконно (административный ресурс для принуждения людей к голосованию использовать нельзя); но может ли расхождение в явке возникать из-за того, что на некоторых участках было много, извините, «местонахов» (профессиональный жаргон бывает безжалостен)? Если такие люди голосуют более лояльно (в силу предпочтений или страха), то это может объяснять нашу картинку.
Но не объясняет! Голосовавшие по месту нахождения действительно делали это досрочно, но доля голосов «за» весьма слабо соотносится с числом проголосовавших «по месту нахождения» (смотрите График 5). Вероятно, они голосовали так же, как и все остальные — кто-то за поправки, кто-то против — быть может, держа фигу в кармане.
Во-вторых, чисто теоретически, на участках с высокой явкой может быть более лояльный электорат; быть может, беспрецедентная мобилизация привела к тому, что эти люди вышли и проголосовали за поправки, чем и объясняется «хвост кометы» на первом графике? Это верно, но лишь в небольшой степени.
Посмотрите на График 6. Среди участков с небольшой явкой действительно есть зависимость между голосованием за Путина в 2018 году и голосованием за поправки в 2020. Однако если мы рассмотрим участки с аномально высокой явкой, то такой зависимости практически нет, и наблюдаемому нами разбросу в явке и голосах за поправки нет приличных объяснений. Есть неприличное: старые добрые вбросы. Где-то вбросили больше бюллетеней, увеличив и показатели явки, и процент голосов «за», где-то меньше. Вбрасывать было просто — голосование растянулось на несколько дней, наблюдатели не могли работать ночи напролет, а система практически не наказывает за фальсификации. Часто самое неприятное объяснение является наиболее верным. Если что-то выглядит и крякает как утка, то это утка.
Думаю, что в Москве истинные результаты голосования на участках были такими: явка — чуть ниже 40%, доля голосов «за» — 60%. То есть «за» проголосовали всего около 1,6-1,7 миллионов москвичей (не считая электронного голосования), против официальной цифры в 2,2 миллиона. То есть было вброшено примерно 500-600 тысяч голосов. В масштабах России, пожалуй, все было еще хуже — по оценке Сергея Шпилькина (которая кажется мне правдоподобной), по стране явка составила 45% при 65% голосов «за» — то есть реальное число проголосовавших за поправки было почти в два раза меньше официального результата (32 миллиона против 57,7 миллионов), и составило всего 30% от числа избирателей — несмотря на масштабную агитацию, принуждение к голосованию, и специально отмененный для этого карантин.